Страшный суд

15 марта 2015, 22:38
автор: Елена Челнокова
рубрики: Истории, рассказы, повести

Предисловие

Эта повесть пролежала в столе автора 10 лет. Вряд ли какой-либо издатель примет сегодня на себя ответственность за ее публикацию. Только сам автор. И только на собственном сайте. «Все это — правда. Но такое нельзя публиковать. Люди потеряют веру» — Слова одного из свидетелей описанных в повести событий. «Об этом все знают, но все молчат», — слова одного из читателей. Страшный суд — история невымышленная. Лишь ее окончание — плод воображения автора. И если кто потеряет веру в результате ее прочтения, то вера эта была ненастоящей, а ложной — верой в священнослужителей, в атрибуты церкви, а не в Бога. Не отчаивайтесь, Бог поругаем не бывает. И так же непоколебима вера истиная. Теперь «Страшный суд» может быть опубликован.

«…Но как было во времена Ноя, так будет и в пришествие Сына Человеческого. Ибо, как во дни перед потопом ели, пили, женились и выходили замуж, до того дня, как вошел Ной в ковчег; и не думали, пока не пришел потоп и не истребил всех; так будет и пришествие Сына Человеческого. Тогда будут двое на поле: один берется, а другой оставляется. Две мелющие в жерновах: одна берется, а другая оставляется. Итак, бодрствуйте, потому что не знаете, в который час Господь ваш придет…

Блажен тот раб, которого господин его, придя, найдет поступающим так. Истинно говорю вам, что над всем имением поставит его. Если же тот раб, будучи зол, скажет в сердце своем: „Не скоро придет господин мой“, и начнет бить своих товарищей своих и есть и пить с пьяницами: то придет господин раба в тот день, в который он не ожидает, и в час, в который не думает; И рассечет его, и подвергнет его одной участи с лицемерами; там будет плач и скрежет зубов…»

Матф. 24, 37–41, 46–51

На клиросе заунывно тоненький голосок читал «Третий час». В храме потихоньку начинал собираться народ на воскресную литургию. Слышались приглушенные голоса, звук шагов гулко отдавался под куполом, потрескивали свечи. Отец Варфоломей сидел в алтаре на боковой скамеечке, бессильно опустив руки и, не мигая, смотрел на разноцветные огни семисвечника[1]. Сонно маячил алтарник Володька, зажигая угли в кадильнице… надо было начинать проскомидию[2], но у отца Варфоломея не было сил даже на то, чтобы подняться. А все он, его давнишний мучитель, который появляется теперь каждую ночь и изводит священника своими разговорами. Сегодня он притащился за ним в алтарь и стоит там, за престолом.

Вон они, его глаза, горят, как свечки…

Варфоломей поморгал, прогоняя наваждение. Мучитель исчез, но ненадолго. Скоро он опять появится, чтобы терзать измученную душу настоятеля.

Варфоломей воспользовался передышкой и послал Володьку за отцом Игорем: было ясно, что сегодня ему одному не справиться.

Володька прошмыгнул в северные врата. И Варфоломей, поднявшись со скамейки, прошел чуть вперед к восточной стене, на которой был написан образ Спасителя во весь рост в белых одеждах Преображения. Грузно опустившись на колени, он оперся на невысокий аналой[3] — так было удобнее: когда придет Игорь, можно будет только сказать два слова «веди службу», и, не вызывая подозрений и вопросов, сделать вид, что сегодня ему нужно помолиться особенно усердно…

Помолиться… А может, действительно помолиться? Может сегодня как раз тот день, когда ему стоит помолиться?..

Зачем? А есть ли он, Бог? Если бы он был, то разве позволил бы он тем, кто также как Варфоломей одевают священнические одежды и входят в святое святых, жить так, как живут они, как живет Варфоломей?

Еще в детстве видел он, как его отец священник говорил одно, а делал другое. Дом их был полной чашей. Все время приходили какие-то люди и приносили деньги, вещи, продукты. А отец был похож на маленького царька, желание которого было законом для всех. Вокруг господствовала нищета, люди еле-еле сводили концы с концами, дети спрашивали у родителей, откуда берутся конфеты и сосиски, а у них с братом было все.

Конечно, отец был строг с ними. И сейчас еще звучит в ушах Варфоломея его крик: «Ты хочешь жить так же, как живут они?! Тогда можешь идти учиться куда угодно! Но я хочу, чтобы ты всегда был сыт, поэтому учит тропари, молитвы и помогай мне в храме. Я сделаю тебя священником. Ты мне потом спасибо скажешь!»

Противиться воле отца было трудно, да Варфоломей и не противился. Ему нравилось все, что делает отец и в храме и дома. Особенно нравилось ему быть выше всех, нравилось повелевать, хотелось, чтобы его слушались так же, как отца.

И вот теперь Варфоломей здесь. Близкий друг отца получил благословение на митрополию и взял их с братом с собой — свои люди опора власти. Позади служба в армии, глупая женитьба, развод, затем постриг. Варфоломей — его новое имя, монашеское. Он хотел пойти дальше отца, он хотел большего. Ему снилась митра[4], а владыка пообещал сделать его своим преемником…. И как все складывалось хорошо!

Конечно, пришлось постараться. Пришлось восстанавливать храм. Но это было не то, что доставалось другим: какая-нибудь развалюха-церковь, в которой раньше находился склад стройматериалов, а то и хуже — общественный туалет. В его храме при советской власти располагался местный музей, и муниципалитет заботился, чтобы здание содержалось в порядке. Да и приходской совет оказался на редкость активным и боевым. Истосковавшиеся старушки готовы были брать штурмом здание местной администрации, отстаивать права верующих. Они ходили по заводам и фабрикам, прося средства на устройство алтаря, штукатурку купола, возведение ограды. Стройматериалы, кирпич… да все, что было нужно, появлялось во дворе церкви, стоило только ему дать задание бойким старушкам. Они же трудились «во Славу Божью» на обустройстве того, что теперь и является ЕГО приходом. Приходом, которому завидуют многие, золотым дном.

Трудное тогда было время, но было легко работать. Молодой, энергичный — в 23 года все кажется по плечу…

23 года?! Неужели прошло только шесть лет?! Неужели ему сейчас только 29?! Господи! Но отчего же такая смертельная усталость и пустота?! Как будто прожил долгую-долгую жизнь… А, это все он, его мучитель… Его не было тогда! Не было! Но когда же он появился в первый раз? Когда?..

Тихонько стукнули северные врата, прерывая размышления настоятеля. Вернулся Володька и сказал, что отец Игорь сейчас придет. Варфоломей не ответил.

Володька… Что-то мелькнуло в его голове, как лучик света, и тут же погасло… Володька… Ну, конечно же! Его мать, стерва! Наталья виновата во всем! Это из-за нее он сейчас стоит здесь на коленях как древний старик и не может найти в себе силы подняться! Ведь дотянула до последнего, чтобы не делать аборт и поставила перед фактом! Осчастливила, нечего сказать! Вчера после всенощной, как всегда подсчитывая барыши сидя на шикарном бархатном диване в его спальне на втором этаже (от любопытных глаз!) церковной «сторожки», отстроенной из кирпича, добытого старушками на восстановление колокольни, она сказала, что через пять с половиной месяцев сделает его папой: «Представляешь, какой хорошенький будет у нас сын?…" Дура! Ведь говорил же ей, смотри… Нет, «папой»! Он чуть не убил ее, кинувшись, как раненый медведь на охотника. Наталья завизжала, что позовет Володьку и ему, Варфоломею, будет только хуже….

Хуже! Да хуже уж некуда! И кто ее притащил к нему в дом?! Ведь была Лизавета, староста — одинокая старушка, которая готовила ему еду, убирала в доме, да еще и стояла «за ящиком», продавала свечи, крестики, вела учет доходам и расходам…

Лизавета… не-е-т! С Лизаветой надо было держать ухо востро! Она, как всевидящее око Господа блюла чистоту духа настоятеля. Стоило ему остановиться с какой-нибудь прихожанкой, еще не совсем увядшей или чуть помоложе самой Лизаветы, как она тут же оказывалась рядом, вырастая, словно из-под земли, и находила ему какое-нибудь дело. Но в планы Варфоломея совсем не входило становиться монахом на самом деле. Ему грезилось совсем другое: домик где-нибудь в отдалении от досужих глаз, пухленькая экономка, содержащая этот домик в порядке и с нетерпением ожидающая его приезда…

Не получилось… Была у него квартира в соседнем районе, где он отдыхал душой и телом с друзьями и девицами. Но все это было так ненадежно! И вот тебе — Наталья!

Лизавета тогда надоела ему до смерти тем, что шпионила за ним не хуже агента 007, и Варфоломей в порыве гнева вышвырнул ее пожитки во двор на глазах у прихожан и церковного сторожа. Вот тогда-то и прибежал к нему этот сторож. Наталья приходилась ему племянницей, и жизнь ее в то время складывалась не очень гладко. Богатый любовник ушел на повышение в область, а ее бросил на произвол судьбы. Стряпать и убирать она умела не хуже других баб, да кроме этого — ничего, ведь выросла в деревне, вышла замуж за выпивоху, прижила двух сыновей и разошлась. А там приглядел ее тот любовник, что бросил ее…

Но Варфоломей узнал это все потом, когда уже было поздно, когда не просто экономкой и стряпухой стала в его доме Наталья, а, по сути — женой. Когда властною рукой прибрала она к рукам не только хозяйство дома, но и всю жизнь храма. Сама Наталья в храм заходила только в случае очередного скандала, когда требовалось «отчистить» завистника, посягнувшего не ее «честь и достоинство». На следующий же день после такого посещения клеветник вылетал с работы…

Как же он смог попасться в сети этой наглой товарки, шлюхи, которая преподнесла ему теперь такой сюрприз, что свет не мил?..

Отец Варфоломей очнулся от грохота железа о мрамор: Володька уронил кадильницу и теперь суетился, собирая горячие угли. Открылись северные врата, и в алтарь вошел отец Игорь. Варфоломей обернулся. Игорь, пряча глаза, перекрестился, поклонился настоятелю и пошел в ризницу. «Веди службу!» — приказал Варфоломей священнику и, отвернувшись, снова погрузился в мысли.

Пришел! Этот Игорь ненавидит его, как, впрочем, ненавидели и все пять священников по очереди работавших под его началом. Ненавидели и боялись… Все, включая родного брата, Севку… А он, паршивец, сколько крови он перепортил ему?! Приехали они сюда вместе. Варфоломей уже был иеромонахом[5], а Севка работал у него сначала дьячком, потом владыка рукоположил его в дьяконы, затем — в священники… Дурак! И чего ему не хватало?! От армии отмазал, свадьбу ему отгрохал царскую, а он — по бабам шастать не прекратил, напивался, как свинья! Думал, что ему все с рук сойдет! Не тут-то было! Городок-то маленький — все на виду, а тем более — священники! Когда очередная Севкина зазноба сделала от него аборт, все завертелось, не хуже «чертова колеса». Скандал на всю округу. Развод. Хорошо — женился сейчас на певичке и сидит дома, как ободранный кот, выползая в подворотню к забулдыгам за стаканчиком бормотухи… Дурак!.. Тьфу!.. Ведь могли бы, если б был умный, вместе делами ворочать….

Отец Игорь начал проскомидию, тихо читая молитвы над просфорами, вырезая из них частички… «Приидите поклонимся цареви нашему Богу…» — донесся до Варфоломея тоненький голосок пасломщицы…[6]

Валентина… Она появилась во второй раз у Варфоломея недавно. Доведенная до отчаяния, она уже была готова на любые условия. На ее руках были две сестры и старушка-мать. Четыре года она со скандалом ушла от Варфоломея в наместнический храм в район. Да только и там долго не задержалась. Фанатичка! Задумала судиться с самим наместником! Раскопала какие-то финансовые махинации, дошла до патриарха, а в результате осталась без работы и средств к существованию… Сама виновата! Наместник потом запретил всем настоятелям в округе брать ее на работу, хоть пасломщица и хорошая. Подрабатывала в последнее время тем, что читала над покойниками псалтирь[7]. Теперь еле пищит. Зато смирная стала — больше не воюет. Ей теперь сколько не заплати — всему рада. А это ему на руку…

«Благословенно царство Отца и Сына и Святаго Духа…» — запел красивым баритоном отец Игорь, и его голос, усилившись под куполом, обрушился на Варфоломея как девятый вал.

Господи! Помоги!.. «Взмолился?! — услышал вдруг настоятель знакомый вкрадчивый шепот.

— Опять он!

Настоятель скосил глаза влево и увидел рядом с собой своего мучителя. Он сидел на скамеечке возле стены, где совсем недавно сидел сам Варфоломей…

«Господи, помилуй!» — хрипло запел в ответ на возглас Игоря жидкий хор из старушек. «О свышнем мире и спасении душ наших Господу помолимся!» — провозгласил отец Игорь следующую короткую молитву Великой Ектении…

Мучитель скорчил Варфоломею гнусную рожу и растворился в белесой дымке сладковатого ладана… Уф-ф! Пропал!.. Долго еще будет продолжаться его мучение?! Правая рука Варфоломея механически совершила крестное знамение. А может он действительно есть, Бог?! И все мучения, которые теперь приходится выносить настоятелю и есть наказание за грехи?

Ведь говорил ему отец: «Не зарывайся! Все должно быть в меру!» А он? Послушался ли он отца? Нет!..

Но все же было так хорошо! Когда обустроили храм и службы начали совершаться каждый день, деньги рекой потекли к настоятелю в руки. Купил автобус, чтобы возить старушек по святым местам. Потом «Волгу» — не будет же он, монах, ездить в одном автобусе с женщинами! Да и, честно говоря, это была лишь отговорка. Варфоломею всегда хотелось иметь «Волгу». Ласточка! Как она летала, повинуясь малейшему его капризу! С каким удовольствием он открывал капот и копался в ее «брюхе»! Но потом и этого ему стало мало. Владыка разъезжал на новеньком «Мерседесе», и ему, Варфоломею, захотелось купить иномарку. Тут и случай подвернулся. Пришел к нему местный «богобоязненный» делец и предложил новенькую «Ауди». Вот тогда и появился в первый раз тот, кто сидел только что рядом с ним на скамеечке. «Красавица! — Зашептал он ему на ухо. — Видишь, как все хорошо у тебя получается. Только захотел — и, пожалуйста, получи! Ты заслужил все это! Добился собственными руками. Так что, она твоя по праву!»

Показалось ему тот момент, что это его мысли и, не задумываясь, выложил кругленькую сумму. Мечта стоила того. Автобус потом сломался, а восстанавливать его не было смысла: желающих совершить паломничество по святым местам было не так уж и много, да и затраты слишком велики, а дохода от этих путешествий никакого…

И вдруг, словно ножом, его память прорезало воспоминание об одной такой поездке в Оптину Пустынь. Он бывал там и раньше, но в тот раз уже на повороте к Оптиной, на дороге через сосновый бор Варфоломея вдруг охватил жуткий страх, который при подъезде к монастырским воротам перешел в глухую тоску, а та камнем легла прямо на сердце. Определив старушек на постой в странноприимный дом, он отправился в скит. На подходе к колодцу преподобного Амвросия ему встретился седовласый старец-монах. Суровый взгляд белесых глаз из-под скуфейки как будто пригвоздил Варфоломея к земле. Он поклонился старцу, но разогнуть спину так и не смог: словно чья-то рука придавила ему позвоночник. «А, Варфоломей! — Услышал он голос монаха. — Зря ты приехал сюда. Не надо было. От этого и твоя тоска. Предостеречь бы тебя, да без толку. Вижу, что тяжко тебе придется. Да, только сейчас ты ничего не поймешь. Придет господин твой в тот час, который ты не думаешь, и рассечет тебя. Остановись, пока не поздно! А сейчас уезжай отсюда, не оскверняй святыню!». Когда Варфоломей распрямился, никого рядом с ним не было — растворился старец в мареве жаркого июньского дня. Только тоска подкатила к горлу и мешала дышать…

Вот оно! Так и сеть! Рассечет…

— Брось! — Зашептал ему на ухо мучитель. — Ты просто был болен и утомлен дорогой. Жара и усталость сделали свое дело. Вот и пригрезилось неизвестно что. А вспомни, как ты приехал домой. Помнишь? Как все тогда удачно начало складываться тогда? Пришла к тебе девчонка из газеты с предложением вести страничку о православии. Владыка тогда при всех хвалил тебя, ставил в пример…

Да, эта девчонка… Еще одна сумасшедшая, как и все они! Она полоскала ему мозги за год до этого, собираясь служить псаломщицей, а потом сдохла. Он, кончено, сам виноват — сдал ее бабкам на съедение. А что ему было делать, когда старухи, словно белены объелись — все, как одна, были против нее, хотели свою. Вот он и сдал. Выживет — хорошо. Не выживет, бог с ней. Сдохла. А потом еще строила из себя святую: «Батюшка, простите. Этот крест не по мне!» Он думал, она не объявится больше. Нет, пришла, да еще и работать на него стала как пресс-секретарь. Писала за него проповеди для газеты, заступалась, когда надо было… Да, действительно, ведь все тогда пошло еще лучше, чем было. В епархии его хвалили, ставили в пример. Ну и что, что груб?! — не груб, а строг. Зато все у него идет как по маслу. Приход дает доход, народ валит валом. По большим праздникам такая давка в храме, что нечем дышать. Все идут к нему на поклон. И друзья появились, и деловые партнеры. Сведет Варфоломей одного нужного человека с другим, те провернут дело, а часть навара ему, Варфоломею, как пожертвование на храм. А сколько дали — известно только им троим. Раньше оставлял Варфоломей такие деньги в приходе, а потом понял: не стоит. Приходу и так хватает. А ему надо иметь при себе наличные. Купил видео, отстроил дом, обстановку шикарную справил, да и одеться прилично тоже надо, а спутниковая антенна возле дома тоже денег стоит… Заговорили в городе, зашушукались, начали писать…. Писаки! Ну? И чего добились? Он здесь, а они где? — Где были, там и есть! И так будет!..

«Премудрость! Прости!.. Варфоломей очнулся от возгласа отца Игоря, стоящего с Евангелием перед распахнутыми царскими вратами. «Приидите, поклонимся и припадем ко Христу.« — запели на клиросе[8] старухи.

Увидят! А что увидят? Что он стоит перед образом Спасителя на коленях и молится. Очень хорошо! Пусть видят…

Варфоломей поднял голову и посмотрел на Христа, изображенного на стене…. Неплохо. Можно было и получше… Но все равно неплохо. А кто писал этот образ? Их было трое, художников, подрядившихся расписывать храм. Все местные. Они делали иконостас, расписывали алтарь, купол и верхний придел… А вот кто именно и что делал, Варфоломей не помнил. А зачем? У него тогда была непростая задача: чтобы храм был расписан как можно быстрее при меньших расходах на зарплату. И он решил ее успешно. Чтобы работы шли быстрее, он поговорил с каждым из них с глазу на глаз, пообещал заплатить больше и отдать весь заказ тому, кто опередит другого. Стравил художников, и в результате самый бойкий сделал все в три раза быстрее, потому-то и не так хорошо, как хотелось бы, и получил в полтора раза больше, чем было оговорено. А двое других остались с носом. Выиграл же Варфоломей: вместо того чтобы заплатить всем троим, он заплатил одному и в три раза меньше, чем надо было. Приходила тогда жена одного из тех, кто не получил денег, плакала, просила, умоляла, говорила, что она не работает, что у них двое детей, что в доме нечего есть. Варфоломей ее выгнал: если у нее муж дурак, то почему он вместо него должен кормить ее детей?!

Дети….

Опять перед глазами Варфоломея возникла Наталья… Дети! Господи! Надо же быть такой дурой! Ну, чего ей не хватало?! Кормил, поил, одевал, обувал, как королеву! И два ее урода-сына катаются, как сыр в масле! Вот он, Володька, пришел из армии и куда?! К нему, к Варфоломею! Ведь остолоп-остлопом! Что его ожидало бы? Ничего! Теперь вот прислуживает в алтаре, а там рукоположит его в священник. А она?! — Сделает папой! Стерва! Думает, что свяжет по рукам и ногам?!

— Да уже связала, — зашептал на ухо мучитель, — что теперь будешь делать? Это тебе не Севка, которые не давал обет безбрачия! Плакала твоя митра и хорошая жизнь. Ославит она тебя. Может, пока не поздно, сделать с ней что-нибудь? Уговорить переехать в другой город, а по дороге — пулю в висок и в кювет?.. Варфоломей вздрогнул…

«Елицы оглашеннии, изыдите. Елицы вернии, паки и паки миром Господу помолимся» — начал отец Игорь литургию верных[9]…

«Господи! Помилуй!» — Испуганно подумал настоятель одновременно с ответом клироса на возглас Игоря. Как будто вынырнув на мгновение из пучины своих мыслей, Варфоломей почувствовал на спине пытливый взгляд священника…

Почуял что-то неладное? Плевать! Он здесь хозяин. Что ему нужно, то и будет делать! Много их таких! Со всеми управлялся в два счета. Вот хотя бы отец Николай. Прислала его епархия на место Севки, грехи которого пришлось тогда прятать. Добренький такой, хороший, спокойный. Как ни прижимал его Варфоломей, скрипел, но не поддавался. В ответ на крик настоятеля ни разу не повысил голоса. Но как только представился случай — спровадил его Варфоломей на другой приход: народ стал тянуться к Николаю, а это было уже опасно. Решил после этого настоятель выращивать свои кадры. Рассудил так: если воспитать своего священника, он против него не пойдет, и народ баламутить не станет. Пригрел одного парнишку, поставил на клиросе учиться. Да только прислали еще одного. Этот доставил Варфоломею немало хлопот. По началу ничего, смирный был. Да и не с чего ему было нос поднимать: недавно рукоположен, образования никакого, жена, двое детей. Приход, слава Богу, хороший. Выхлопотал ему Варфоломей квартиру рядом с храмом. Тот первый год старался во всю — надо было квартиру обставить, приодеться. Ездил на требы[10], за год все сделал, даже машину купил. А через год — мало показалось. Прямо как в сказке про золотую рыбку! Забыл, у кого с ладони кормился. Захотел все к рукам прибрать, выжить его, Варфоломея, с его законного места! И попер… попер в дурь! Но не на того напал! Состряпали тогда Варфоломей с Лизаветой пару-тройку писем в газету, а та дуреха-девчонка все приняла за чистую монету и напечатала. Пошел шум, будто бы отец Андрей — так звали баламута, берет на требах непомерные деньги, отказывается крестить, много еще чего. Баламут же тоже не лыком шит, благо ездил по всему городу на всякие благотворительные вечера, воскресную школу вел — имел кое-какую известность — устроил цирк: с женой и грудником на руках начал собирать подписи по школам и учреждениям против него, Варфоломея. Да и тут просчитался! Вафроломей подключил к этому своих людей, и они, вперед Андрея обошли весь город, собирая подписи под видом сторонников баламута. Да только в руки к Андрею эти листки не попали. И в результате опозорился баламут, и выдворили его в деревню, дали приход — церквушку-сараюшку без крыши и окон. Довоевался! А пока суд да дело, вырастил Варфоломей еще одного своего. Тот по началу склонился, было, на сторону баламута, но, почуяв неладное, присмирел. Ходил, как тень — ветром шатало, а против — ни слова. Потом прислали вот этого — помочь. Да так тут и остался. Но Игорь хитрый. Хитрый и умный. Старше Варфоломея на восемь лет, окончил семинарию с отличием, служил в области. Язык подвешен — дай бог каждому! Когда читает проповедь, весь храм слезами заливается, а запоет — душу выворачивает наизнанку. Ласковый со старушками, всех приветит, для всех слово найдет. И с Варфоломеем в конфликты не вступает. Настоятель скажет — делает, даже не слышно, чтобы зубами скрипел. И народ к нему тянется… А вот это плохо… Но Варфоломей уже начал работу! Вместе с Натальей настрочили кучу писем в епархию с жалобами на Игоря. Умника уже вызывали на ковер. Игорь затаился и ждет, когда же ослабеет Варфоломей, чтобы схватить его за горло… Только шиш! Не получится! Он крепкий! Все они у него вот здесь…. Варфоломей сжал правую руку в кулак…

«… Преосвященные митрополиты и епископы…» — Отец Игорь стоял на амвоне, держа в руках святые сосуды…

Преосвященные митрополиты… Да, конечно, неловко получилось. Столько лет он, Варфоломей, выходя вот также на амвон, держал в руках святые сосуды и говорил «преждеосвященные митрополиты». Совсем недавно открыла ему его землячка Зинаида, которую он выписал к себе, чтобы научилась и работала у него псаломщицей — своя не продаст. Для того и выписывал, чтобы была его глазами и ушами, следила и докладывала ему, не затевается ли против него какой каверзы. Вот она-то и передала Варфоломею то, что сказала ей девчонка-газетчица, что мол, батюшка — неуч, вместо преосвященных кличет во весь народ, да еще в самый ответственный момент службы митрополитов и епископов «преждеосвященными». Стыдно стало ему тогда. И вот теперь, как слышит эти слова, так и начинают ворочаться в душе Варфоломея злоба и страх. Грамотные! Он-то закончил семинарию заочно, как говорят «заушно», благодаря влиянию покровителя владыки. Да и не считал важным быть особенно дотошным в богословии: народ темный, все равно ничего не понимает. А не учел, что время сейчас другое. Все грамотные стали. А грамотных на мякине не проведешь. Вот и Игорь этот… боится его Варфоломей потому что — грамотный. Боится и ненавидит. Землячка Зинаида старалась во всю. Несладко пришлось отцу Игорю после ее приезда. Жили они в той же «сторожке», что и Варфоломей, только на другой половине с отдельным входом. Зинаида исправно шпионила и докладывала настоятелю, что и когда Игорь делает, говорит. Дошло до того, что Игорь начал приходить домой только переночевать, а потом и вовсе съехал на другую квартиру.

Зинаида… тоже штучка оказалась. Верующая! Как приехала, Варфоломей определил ей учиться у девчонки-газетчицы на пасломщицу, убирать в ее половине сторожки и готовить на всю церковную братию. Бегала, крутилась, мыла, чистила, а после первой получки как подменили. Начала выспрашивать, кто и сколько получает, обижаться, что, дескать, делает она больше других, а получает меньше. Преподобная Зинаида! Так и уехала, несолоно хлебавши, предварительно поссорившись с Натальей из-за какой-то ерунды…

Нет, никому нельзя верить! Никому! Поэтому-то и достал Варфоломей установку-шпиона: наставил жучков на клиросе, в алтаре, за «ящиком»[11], в палатке у сторожа — везде, где только можно и нельзя, и теперь, сидя в своей комнате на втором этаже «сторожки» мог слышать, кто и о чем разговаривает. Теперь он был в курсе всего! И люди больше не были ему нужны — не надежно. Только неизвестно как, может, Наталья проговорилась кому, может еще как, но узнали об этом служки. Даже старая Лизавета, и та теперь слова лишнего ни с кем не говорит — выходит из храма…

«Верую во единого Бога отца Вседержителя…» — запел народ в храме, оглушив Варфоломея громким разноголосием….

Как хрипят на клиросе старухи! Так и хочется заткнуть их старые глотки, чтоб не верещали! Был же у Варфоломея хор профессионалов. Пели всенощную в субботу и литургию в воскресение. Много народа приходило послушать этот хор, а еще — его голосистую регентшу Маринку. На ней женился теперь Севка. Марина родила Варфоломею племянника. Но настоятель терпеть не мог ни саму Марину, ни ее мать, ни отца…

— А я знаю, почему ты всех ненавидишь! — зашептал на ухо Варфоломею мучитель. — Они слишком много знают. Все. Вот ты их и боишься. Поэтому ты и стравливаешь всех друг с другом, а чтобы они грызлись между собой, а про тебя не думали…

Опять он здесь! Ведь пропадал же! Нет, вернулся!

— Что ты?! Как же я могу без тебя?! — услышал Варфоломей ответ на свои мысли. — Ты и я — ведь это же одно и то же! Я — это ты, а ты — это я! Разве не так? Ведь никто же, кроме тебя, меня не видит и не слышит. Значит, я и есть ты сам. Скажи, что это не так?

Нет! Не так! Его не было раньше! Не было! Откуда он взялся? Значит, он — не ВАРФОЛОМЕЙ. Он — сам по себе….

— А вот и нет! Я был маленький и ты меня не замечал, а теперь я вырос. Ты, Варфоломей, кормил меня тем, что мне нравится, отчего я росту: жадностью, похотью, ненавистью к людям, страхом…

Стоп! Стоп! А вот это неправда! Он, Варфоломей вовсе не такой! Ведь наладил он связь с тюрьмой. Ездит туда отец Игорь, служит, исповедует, читает проповеди…

— Так, это же Игорь ездит, а не ты! — Запротестовал мучитель. — А тебе зачем это? У начальника колонии большие связи, и через него можно кое-чем поживиться. Скажи, что не так? Чего молчишь? А разве не из-за жадности ты разогнал тот хор, о котором только что вспоминал? Жалко стало денег! Все колокольней прикрываешься, мол, строить надо! А ведь был у тебя кирпич на колокольню, куда ты его дел? Отстроил дом. А приходской совет успокоил тем, что на первом этаже богадельню устроишь для старушек. Где они, старушки? А? Похотливая экономка старушка что ли? Бедная, носить ей нечего, обтрепалась вся. Вот ты и купил ей два кожаных пальто и шубу, чтоб не замерзала, стирая тебе портки!

Замолчи!.. Варфоломей грохнул кулаком по аналою так, что на жертвеннике загремели подсвечники. Мучитель пропал….

Грохот и звон вернули настоятеля в реальность. Володька стоял возле ризницы бледный, как смерть. Отец Игорь, читавший перед алтарем тайную молитву «Достойно и праведно тя пети…» и прерванный ударом Варфоломея на самой середине: «Ты от небытия в бытие нас привел еси…», смотрел на Варфоломея испытующе строго. Настоятель неловко поднялся с колен и, стараясь скрыть мелкую дрожь, сотрясавшую все его тело, двинулся к северным вратам. Взявшись за ручку двери, он остановился и, сказав отцу Игорю «исповедуй сам», вышел из алтаря. «… Троице единосущей и нераздельней…» — допели старухи на клиросе. Когда из алтаря послышался густой баритон, возглашающий: «Победную песнь поюще, вопиюще, взывающе и глаголюще…», настоятель уже закрывал за собой северную дверь храма — ближайшую к алтарю. Резкий порыв ветра ударил его в грудь так, что он едва удержался на ногах. То ли от холода, то ли от какого-то неясного чувства, нахлынувшего на него вместе с ветром, настоятель задрожал еще сильнее. Уже не в силах сдерживать дрожь, он побежал в «сторожку». Сейчас…сейчас, он поднимется к себе в спальню, снимет с себя стихарь, ляжет и спокойно все обдумает. Он взбежал по узкой деревянной лестнице на второй этаж, споткнувшись о ковровую дорожку на последней ступеньке.

Черт! Так и разбиться можно! И что эта Наталья только делает?!

Сотрясаясь всем грузным телом, Варфоломей ввалился в спальню и, закрыв за собой дверь, ничком упал на широкий диван. Дрожь не унималась и мешала думать. Как будто от тряски мысли раздробились на слова, а слова на буквы. И все эти буквы вращались в голове в сумасшедшей скоростью, причиняя невыносимую боль. Варфоломей встал, добрался до бара, дрожащей рукой налил себе большой стакан водки и залпом осушил его и, почти не ощущая горечи, наспех засунул в рот печенье. Почувствовав, как теплота начала медленно разливаться по внутренностям и утихает дрожь, Варфоломей разделся и почувствовал облегчение.

Ну, вот! Хорошо! Теперь надо сесть в кресло и посидеть немного, закрыв глаза…

Снизу доносился шум воды: Наталья принимала душ и фальшиво напевала какой-то идиотский шлягер.

— Ну, что? Сбежал?! — Услышал настоятель знакомый шепот. Мучитель сидел напротив, на диване, и ехидно ухмылялся.

«А ведь действительно на меня похож!» — подумал Варфоломей, разглядывая шептуна.

— А я что тебе говорил? Я — это ты! Ну, ладно, не занимайся ерундой. Смотри лучше, кого я тебе привел! — Сказал двойник.

И только тут Варфоломей заметил, что в комнате полно народа. Первой мыслью настоятеля было — сбежать! Но все эти люди столпились возле двери и, судя по выражениям их лиц, не собирались так просто выпускать Варфоломея из комнаты. Но что им всем надо?!

— Что, не узнаешь? Это твои заимодавцы. Они пришли за тем, чтобы ты вернул им то, что должен. Мария, подойди поближе! Настоятель тебя не признал! — сказал мучитель, подзывая к себе ближайшую старуху.

Варфоломею стало жутко. Это была бабка Маша, которая добывала штукатурку, краску, кирпич для колокольни, ходила по предприятиям во главе верующих, прося деньги на храм, а теперь, по слухам, лежала парализованная, брошенная всеми в своем деревенском доме, помирала, заживо гнила в собственных экскрементах. Изредка к ней захаживали соседи, а он, Варфоломей, даже ни разу не вспомнил об этой крикунье, которой обязан многим.

— А вот это Прасковья, — вновь заговорил шептун, подзывая следующую старуху. — Забыл?! Это она собирала подписи вместе с другими, когда ты задумал убрать отсюда отца Андрея.

Прасковья держала в руках исписанные листки, те самые, которые не попали к баламуту в руки. Да, это она! На ней, и еще на трех старухах Варфоломей сэкономил немало денег — они убирались в храме вместо штатных уборщиц, которых настоятель выгнал одну за другой, придравшись к пустякам, а кого-то вообще без причины, не заплатив ни копейки.

— А вот это те самые уборщицы, — сказал мучитель, и к настоятелю приблизились еще две женщины помоложе.

Марина и Нина. Как просил тогда его брат Севка, увещевал, что у Маринки трое детей, муж не работает, что работу сейчас найти очень трудно, а они — беженцы — для них практически невозможно! Но Варфоломей был непреклонен: они, когда рожали детей, его не спрашивали, а почему он должен теперь всех кормить?! Так ответил он тогда брату. А Нинка? — Мать-одиночка! Нагуляла, а теперь в церковь пришла?!

Следом за женщинами к настоятелю подошел молодой мужчина.

Сергей! А что он мог сделать, если надо было устраивать Натальиного Володьку?! Что? Ну и что, что сидел в тюрьме, а потом пришел в храм черный от горя?! Разве он, Варфоломей, виноват в том, что так сложилась жизнь этого человека? Да, голос у него был сильный — мурашки по коже, когда читал «Апостола». Но ведь взяли Сергея в другой храм, когда Варфоломей выдворил его за то, что тот заболел и не пришел на службу. Работает же! Причем тут он, Варфоломей?! А это что за бабка?

— Ее ты прогнал, когда она пришла к тебе с просьбой отпеть своего деда бесплатно. Денег у нее не было, — ответил на мысли Варфоломея шептун.

Ну и что? Подумаешь — прогнал? Закон для всех один: положено платить — плати. Нет — значит, нет. Эдак они все захотят бесплатно!

— Но ведь отпевал же ты бесплатно родственников местных шишек, инспекторов налоговой инспекции? — Заверещала противным голосом старуха.

— А ты принесла бы сюда столько, сколько они, на пожертвование, тогда бы и твоего деда отпели! — Заорал на бабку Варфоломей.

— А ты не ори! — Выступила вперед Лизавета-староста. — Знаем мы про твоих пожертвователей. Вон они, на доске все прописаны! Повесил, как икону, на видном месте: вор на воре и вором погоняет! Только для тебя, Ирод, деньги не пахнут. На все идешь, лишь бы брюхо твое сыто было!

— Ого! Вон как заговорила! Тихоня! Да как ты тут оказалась! Тебе сейчас за «ящиком» стоять положено! А ты сюда приперлась! Пошла вон!

— А ты меня не гони! — Ответила Лизавета, упрев руки в бока. — Я, может, никогда больше от тебя не уйду. Здесь останусь! Сколько я греха на душу взяла, защищая тебя, поганца! А ты мне — пошла?! Нас вон сколько! Всех не выгонишь!

Варфоломей испугался. Их действительно было много. Все почему-то оказались здесь: Валентина пасломщица, баламут Андрей с женой и тремя сыновьями, старухи из приходского совета, церковный сторож, девчонка-газетчица, преподобная Зинаида, отец Николай с матушкой и детьми, отец Игорь, брат Севка с регентшей Мариной и племянником Варфоломея, Севкины теща и тесть, и много еще разного народа. Лица некоторых казались знакомыми, других он как будто видел в первый раз… Все сгрудились в кучу и начали говорить, кричать, перебивая друг друга. Было непонятно только, как они все поместились в такой небольшой комнате. Но Варфоломею некогда было размышлять над этим. Было ясно: они хотят его убить! И ему надо защищаться. Голоса названных гостей слились в сплошной гул. Варфоломей дотянулся до ящика бара правой рукой и тихонько достал оттуда новенький пистолет Макарова, совсем недавно подаренный ему на день рождения другом — начальником местной милиции, с которым Варфоломей любил отдыхать «душой».

— Вот это правильно! — Зашептал настоятелю на ухо мучитель, в один миг оказавшись у него за спиной. — Только ведь на всех патронов не хватит. Я тебе помогу. Двойник щелкнул пальцами, и толпа собралась в каплю серого тумана, затем вытянулась в полоску и начала просачиваться в голову Варфоломея через ноздри, уши и рот. Комната опустела, но череп настоятеля теперь грозил разрываться на части от дикого многоголосого крика.

— Ну, вот. — Сказал шептун. — Теперь они все в одном месте. И одной пули хватит, чтобы заткнуть им глотки. Стреляй!

Варфоломей, предвкушая скорую победу, приставил дуло к виску и спустил курок…

Наталья, запахнув махровый халатик, довольная, румяная после душа поднималась по лестнице на второй этаж. Надо было прибрать в комнате и накрыть на стол. Варфоломей приходил с воскресной литургии голодный и злой. И только после вкусного обеда с ним можно было о чем-то говорить. А поговорить было о чем: где ей рожать, какие вещи необходимо купить до родов, где она будет жить, да много чего! Она добилась, чего хотела всю свою жизнь: ее обеспечивали вместе с детьми, и голова у нее болела лишь об одном — куда бы потратить деньги…

Выстрел, разорвавший в клочья благодушие и радужные мечты, пригвоздил Наталью к верхней ступеньке лестницы. Она кинулась в спальню, на ходу завязывая пояс халата. Открыв дверь и сделав два шага вперед, Наталья съехала по стенке на пол.

Обмякшее грузное тело Варфоломея словно вдавлено в кресло, руки безжизненно свисали с подлокотников. Рядом валялся пистолет. Но самым ужасным было то, на что Наталья не решалась взглянуть еще раз даже мельком, отчего дрожали ее голые колени, в которые она уткнулась лбом, чтобы не видеть: голова Варфоломея с небольшим отверстием на виске и кроваво-серое месиво на роскошной обивке кресла.

Женщину затошнило… Все! Теперь все кончено! Что же делать?! Что же теперь ей делать?! Нет! Раскисать нельзя. Сейчас. Надо действовать быстро и сейчас. На раздумья времени нет.

Она вскочила, брезгливо морщась, подошла к креслу, в котором сидел Варфоломей, откатила его и открыла ящик бара, где настоятель держал деньги. Быстро сгребла в подол все, что там было, и побежала в спальню собирать вещи. Надо бежать! И как можно скорее! Ведь ее могут обвинить в убийстве! Даже если ее оправдают, то ей ничего не достанется. А у нее двое детей, да еще один был в ней…

Наталья достала два чемодана и начала запихивать в них самые дорогие вещи: шубы, два кожаных пальто, платья, костюмы, туфли, сапоги, шкатулку с золотыми крестиками цепочками, кольцами, сережками. Кое-как закрыв чемоданы, она одела на себя все, что можно было надеть поверх того, что уместилось в чемоданы, взяла ключи от «Ауди» и, хлопнув дверью, поволокла все к лестнице.

Только бы в машине был бензин! Только бы был бензин!

Вдруг, зацепившись ногой за ковровую дорожку, Наталья кубарем покатилась по узкой лестнице. Чемоданы, опередив хозяйку, приземлились и, лязгнув затворами, раскрылись за несколько секунд до того, как Наталья докатилась до первой ступеньки и со всего маху ударилась виском об ее угол.

В ускользающем сознании вспыхнул последний импульс: шевельнулся ребенок… в первый раз. Наталья попыталась поднять руку, чтобы положить ее на живот. Но это было все, что она смогла… а, вернее, уже не смогла сделать…

А в это время в храме заканчивалась воскресная литургия. «… настоятеля, братию, прихожан святого храма сего и вся православныя христиане, Господи, сохрани их на многая лета» — допели старушки на клиросе многолетие.

«Не обманывайтесь: Бог поругаем не бывает. Что посеет человек, то и пожнет: сеющий в плоть свою от плоти пожнет тление, а сеющий в дух от духа пожнет жизнь вечную. Делая добрые дела, да не унываем, ибо в свое время пожнем, если не ослабеем. Итак, доколе есть время, будем делать добро всем, а наипаче своим по вере…»

Гал.6, 7–10.

© Елена Челнокова

[1]Семисвечник — светильник из семи ветвей на одной подставке, с чашечкой и лампадой на конце каждой ветви; находится в алтаре за престолом напротив Горнего места; символизирует свет даров Святого Духа, изливаемых на верующих в семи таинствах Церкви. (Прим. авт.)

[2]Проскомидия — первая часть православной литургии, посвященная приготовлению «святых даров» для причастия: из специально приготовляемых для этого хлебов (просфор) с изображением креста и надписью ИС ХС НИКА священнослужитель вынимает частички во имя Христа (из самой большой просфоры — называется Агнц); из второй просфоры вынимается часть в честь Богоматери (укладывается на тарель с справа от Агнца); из третьей просфоры вынимается девять частиц в честь Иоанна Предтечи, пророков, апостолов, родителей Марии, в честь святого, чья память празднуется в этот день, и всех святых; из четвертой просфоры вынимаются частицы за здравие, а из пятой — за упокой; все частицы кроме Богородичной, укладываются слева от Агнца. Это ключевой момент тайной службы, в молитвах которой вспоминаются события жизни Иисуса Христа. (Прим. авт.)

[3]Аналой — столик, на который во время службы кладутся богослужебные книги. (Прим. авт.)

[4]Митра — высокий, расшитый золотом головной убор высшего духовенства (архиереев, епископов). (Прим. авт.)

[5]Иеромонах — монах в сане священника. (Прим. авт.)

[6]Псаломщик (ца) — низший церковный служитель в русской православной церкви, церковный чтец. (Прим. авт.)

[7]Псалтирь — одна из учительных книг Ветхого Завета, содержит псалмы, восхваляющие и благодарящие Бога; принято читать ночами над умершими. (Прим. авт.)

[8]Клирос — в православном храме правая и левая отгороженные части амвона (возвышения перед алтарем), на которых располагаются чтецы и хор во время богослужения. (Прим. авт.)

^[9]Литургияверных — третья, самая важная часть литургии, на которой Дары, приготовленные на проскомидии, силою и действием Святого Духа прелагаются в Тело и Кровь Христовы и возносятся в спасительную для людей жертву Богу, а затем преподаются верным для причащения; получила название оттого, что присутствовать при ее совершении и приступать к причащению Святых Тайн могут только верные, т. е. те, кто принял православную веру чрез крещение и оставшиеся верными обетам, данным при крещении. (Прим. авт.)

[10]Требы — богослужения, совершаемые по необходимости (требованию): крещение, миропомазание, венчание, исповедь, елеосвящение — содержащие совершение таинств; отпевание, панихида, постриг, различные молебны, освящение дома, колодца и т. п. — не содержащие совершения таинств. (Прим. авт.)

[11] «Ящик» — церковная лавка на сленге прихожан. (Прим. авт.).